Человеческая память избирательна. Она не грешит хронологической безупречностью, не свободна от разочарований и обид. Норовит спрятать постыдное. Цепляется за пережитые моменты радости и утолённого тщеславия. Но именно память — живых и живших — при всём своём человеческом несовершенстве способна хранить и оберегать то, к чему равнодушны архивы. Только благодаря свидетельствам очевидцев до нас доходят истории вроде той, о которой пойдёт речь ниже. Истории, в общем-то, житейской, если бы речь в ней не шла о „заслуженном диссиденте СССР“, всемирно известном писателе Александре Солженицыне. И простой учительнице литературы из саратовского Заволжья Людмиле Магон, проведать которую приезжал в Маркс нобелевский лауреат.

„Пожалуйста, не беспокойтесь обо мне“

Александра Исаевича выдворили из Советского Союза 42 года назад — 14 февраля 1974-го. Людмила Борисовна ушла из жизни в марте того же года, прожив довольно короткую жизнь. Они никогда не встречались здесь, на саратовской земле, а летом 1967-го Людмила Магон, путешествовавшая с учениками по есенинским местам, не застала Солженицына в его квартире в Рязани и оставила ему букет цветов;

А. И. же приезжал в Маркс в сентябре 1995-го и в 1998-м с частным визитом, и, как искренне заверяют ученики Людмилы Борисовны, — был на могиле Магон.

Школьная учительница из Маркса превосходно знала творчество Солженицына — и официальные публикации, и самиздатовские. Прилюдно и многократно им восхищалась, что на тот момент могло повлечь за собой большие неприятности и вызвать внимание соответствующих инстанций. Рассказывала о литературных находках А. И. даже на педсоветах, чем вызывала на себя огонь коллег: „Нас никакой Солженицын не перевоспитает!“ Будучи одно время инспектором гороно, ввела в программу старших классов обязательное изучение знаменитой повести „Один день Ивана Денисовича“. Понятно, что рано или поздно столь открытое восхищение Солженицыным должно было „рвануть“.

Но это — позже. А в ноябре 1968-го Магон знакомится на филологическом факультете Саратовского государственного университета со Львом Копелевым. К тому времени в университете сформировалась добрая традиция приглашать в Саратов известных людей, профильных специалистов в области литературы и филологии: приезжали писатель Константин ФЕДИН, знаменитый учёный Юрий Лотман (тот самый, которому приписывают фразу — в ответ на вопрос, почему он не уезжает из „душного затхлого Союза“: „Я специалист по русской культуре. А место врача в чумном бараке“. — Авт.). Приехал и Копелев. К тому времени он являлся видным правозащитником, в 1968-м за активную критику Пражской весны был исключён из КПСС и Союза писателей. Лев Копелев был приглашён Людмилой Магон в Маркс читать лекции по германской и американской литературе — только уже не студентам, как в СГУ, а учителям. Известное дело, в ответ на неизбежные вопросы работников марксовского образования об Александре Солженицыне Лев Зиновьевич отвечал вовсе не в хрестоматийном духе газеты „Правда“, зато полностью перекликаясь в своих оценочных суждениях с Людмилой Магон.

…Ну что вы тут попишете? Войдите в положение усердных чиновников от педагогики из Маркса: свой же сотрудник, который давно не скрывал любви к Солженицыну, привозит в маленький городок известного диссидента! Понятно, что грянул скандал уже не районного, а областного масштаба, и за Людмилу Борисовну взялись вплотную. Она была уволена из городского отдела народного образования. Тучи над ней сгустились. Её выслали из Саратовской в Пензенскую область, в Тарханы. В письме от 12 февраля 1969-го ко Льву Копелеву и его супруге Раисе ОРЛОВОЙ она пишет: „…само собой разумеется, что никаких сожалений, связанных с известными вам событиями, точнее разговорами, я не испытываю. Я не могла бы себя вести иначе, причём не вижу ничего особенного в такой линии поведения: естественная реакция человека в защиту любимого. Пожалуйста, не беспокойтесь обо мне“.

И ещё — из другого письма: „Рада страшно за Александра Исаевича — премия! Но, судя по „Литературке“, принесёт она ему массу дополнительных неприятностей у нас…“ Позже письма, процитированные выше, вошли в книгу Людмилы Магон „Письма. Начало повести“, изданной Копелевым и Орловой в США уже после смерти Л. Б.

„Здесь почти нет лиц“

Книга Магон — яркая и красочная, с сочным языком и богатством эпитетов, с меткими психологическими характеристиками тех, кто окружал Людмилу Борисовну в Марксе, в Москве, в Саратове. Однако есть в ней и то, что мучительно перекликается с поведением современных российских либералов: казалось бы, выстраданная, но безапелляционная уверенность в собственной правоте, взгляд на общество — с преобладанием красок из тёмной части эмоционального спектра. Острое ощущение собственной неуместности и ненужности здесь и сейчас. Звонкие, хлёсткие характеристики почти в довлатовском стиле, да вот, пожалуйста: „Приехал спецкорреспондент „Учительской газеты“ <…> нежная обаятельная блондинка с вкрадчивыми манерами и инквизиторской устремлённостью“.

Мрачное видение времени, которое сейчас, в суровом 2016-м, воспринимается как одно из самых благополучных в истории страны. Тихий провинциальный Маркс по описательному накалу — чистый Диккенс, какие-то лондонские трущобы: „В Марксе почти нет лиц. То есть есть, но „подобие жалких лачуг“. На вечерних сеансах в кино бывает страшно — так реагирует зритель на интимные сцены. Кажется, зал полон убийц. При ярком свете то же впечатление. Здесь большинство знает друг друга, как в деревне. Знает, что покупают на базаре и в магазинах, кто с кем встречается, как празднуют, где работают. „Как“ — деталь второстепенная. Здесь знают, что от кого ждать. Человек известен по главным параметрам и неожиданностями вроде бы не располагает. Совсем законченный, слепленный и словно бы умерший человек…“

Мрачному взгляду на жизнь способствовало и последнее в жизни место её работы — воспитателем в спецшколе, по сути — детской тюрьме. „Культ грубой физической силы, одичание и неразвитость, умственная и нравственная, стойкость всех отрицательных понятий, разгул инстинктов… Тем не менее испорченные дети всё же лучше испорченных взрослых людей“. Глубокое наблюдение, выдающее человека с душой и интеллектом.

Один из коллег Людмилы Борисовны по спецшколе, учитель истории Владимир Аметов, рассказал „МК“ в Саратове“, что у Магон в тот период в общем-то были все основания для столь мрачного взгляда на жизнь: „Нужно было видеть этих учеников. Были и убийцы, и рецидивисты с личными делами в 10 пальцев толщиной. В те годы была реформа пенитенциарной системы, и колонии для малолетних преступников передали в ведение министерства образования. Вот этих ребят мы и образовывали… Но и с таким контингентом Людмила Борисовна работала по своему методу, не отступала от него — она была сторонницей так называемого свободного воспитания, говорила, что на подростка нельзя давить, нельзя заставлять что-то делать. В этом мы с ней много спорили: я считал, что привить культуру, дать образование — это всё-таки предполагает определённый нажим, давление“, — поделился воспоминаниями Владимир Александрович.

И вот для каждого из этих „умственно и нравственно неразвитых“ ребят с „разгулом инстинктов“ Л. Б. старалась находить индивидуальный подход, устраивала литературные вечера „у камелька“, читала им Лермонтова.

„Учителя выше, чем она, не было“

Педагог она была блестящий. Об этом в голос свидетельствуют те, кто имел возможность в своё время присутствовать на её уроках: „Учителя выше, чем она, я никогда не видела. Не было! Каждый её урок был как праздник — слушали не дыша!“ — вспоминает Валентина Россошанская, которая училась у Магон в 9−11-м классах общеобразовательной школы города Маркса. По словам Валентины Александровны, Л. Б. была очень обстоятельным, увлечённым своим делом человеком. Проста в обращении — ученики могли запросто прийти к ней домой: „Ей был чужд культ вещизма, она вела спартанский образ жизни, жила с мамой и сыном, сама колола дрова, таскала воду. У неё было два увлечения — книги, которые лежали в доме повсюду, и мотороллер! Каждое лето на этом мотороллере она ездила в Москву и возвращалась назад в августе, к началу учебного года“.

Неожиданное хобби для женщины, особенно в то время, правда? По воспоминаниям Льва Копелева, у неё было „лицо юноши, и не горожанина, а лесовика, степняка, а взгляд девичий“. Широкая в плечах, коренастая, коротко стриженная, крепко скроенная, этакая современная амазонка, ездящая из Маркса в Москву на мотороллере. На том же транспортном средстве — по району, в удалённые сельские школы, по сложной пересечённой местности в любую погоду…

Конечно, столь нестандартный человек едва ли мог найти понимание в том обществе. „Единомышленников у неё практически не было, коллеги-педагоги над ней насмехались, в коллективе её подчас откровенно травили. Распускали слухи о том, к кому и зачем она ездит в столицу. В этих перетолках фигурировала некая „подмосковная дача“, где Людмила Борисовна якобы встречалась с Александром Исаевичем. Доходило до того, что утверждали: Борис, сын Магон — это его, Солженицына, сын!“

…В последний период жизни она была очень одинока. Умерла мама. Когда не стало самой Людмилы Борисовны, оказалось, просто некому вырыть могилу, и её копал Владимир Аметов. Сюда, на эту могилу, приходил нобелевский лауреат: „Я встретила идущего по площади Солженицына. Я бросилась к нему: „Александр Исаевич, вы здесь? Куда вы пешком, один, может, дать вам машину? Он ответил: „Нет, спасибо. Туда, куда я направляюсь, ходят только пешком…“ — вспомнила поразительный факт встречи с Солженицыным в Марксе в 1998-м Валентина Россошанская.

P. S. Существует живучее мнение о том, что судьба подвижницы провинциального просвещения до сих пор по каким-то конспирологическим причинам замалчивается. (И нависает, дескать, над этим мифом огромная фигура Солженицына.) Это не совсем так: были публикации в столичной, саратовской и волгоградской прессе, создаётся личный уголок Людмилы Магон в Центральной библиотеке Марксовского МР. „Она любила своих учеников, давала им ценные книги, всемерно расширяла их кругозор. И они к ней тянулись. Нужно, чтобы и современные школьники знали о Людмиле Борисовне, о её судьбе и упорной, подчас наперекор всему, работе“, — рассказала Светлана Жукова, директор марксовской школы искусств, присутствовшая на встрече Солженицына с общественностью города в 1995 г.

…Воспоминания Людмилы Магон, выдержки из которых, часто нелицеприятные и суровые, приведены выше, ныне доступны в интернете. Каждый легко может убедиться в том, насколько искренней и порой по-солженицынски безрадостной и глубокой была проза этой необычной учительницы литературы.

…Давно издан, прочитан, изучен и, как и прежде, удостоен максимально политизированных эпитетов сам Солженицын — этот крайне неоднозначный, но всё равно очень большой мастер.

Двух этих людей, никогда не встречавшихся на саратовской земле, объединила человеческая память, которая, порой задыхаясь от возмущения, умеет по-настоящему сострадать. Возможно, и есть в этом единственная, немногими понятая, ещё меньшим числом принятая, но подлинная справедливость.

Автор: Антон Краснов, „МК Саратов“.